Как государство может защитить жертв семейно-бытового насилия
Фото: ТАСС/Владимир Смирнов Трагедия в семье Хачатурян, в которой сестры убили насильника и садиста отца, стала громким делом, которое день за днем открывает новые тяжелые подробности быта и выживания жертв насилия. Но это лишь верхушка айсберга. По данным Росстата, в России от семейно-бытового насилия страдает 16 млн только женщин. И в законодательстве нет мер по предотвращению жестокости. К решению этого вопроса можно подойти, только если провести серьезные научные исследования, принять законопроект о профилактике семейно-бытового насилия и создать систему убежищ, в которых жертвы могут укрыться от тиранов. Об этом «Известия» поговорили на круглом столе с правозащитниками, психологами и детскими психиатрами.
Фото: ТАСС/Владимир Смирнов Трагедия в семье Хачатурян, в которой сестры убили насильника и садиста отца, стала громким делом, которое день за днем открывает новые тяжелые подробности быта и выживания жертв насилия. Но это лишь верхушка айсберга. По данным Росстата, в России от семейно-бытового насилия страдает 16 млн только женщин. И в законодательстве нет мер по предотвращению жестокости. К решению этого вопроса можно подойти, только если провести серьезные научные исследования, принять законопроект о профилактике семейно-бытового насилия и создать систему убежищ, в которых жертвы могут укрыться от тиранов. Об этом «Известия» поговорили на круглом столе с правозащитниками, психологами и детскими психиатрами.Когда некуда бежать
«Известия»: Основная проблема насилия в семье в том, что мы говорим об этом, только когда происходят резонансные события: дочери убили отца, священник зарезал жену, потому что она потребовала развода. На самом деле, видимо, масштабы гигантские. В чем причина этого?
Алена Попова, правозащитник и юрист, специализирующаяся на защите жертв домашнего насилия: По опросам Росстата, от домашнего насилия за 2016 год пострадали 16 млн женщин. Для вопроса была выбрана такая формулировка — подвергались ли респонденты насилию или были его свидетелем?
Данные МВД говорят о том, что 40% всех тяжких насильственных преступлений совершается внутри семьи, когда жертва и тиран находятся за закрытыми дверьми. А люди вокруг, как в случае с семьей Хачатурян, и не вмешиваются до момента, пока не появится труп жертвы или тирана.
«Известия»: С чем связаны такие цифры — 16 млн, практически 1/9 населения страны?
Сергей Ениколопов, психолог, руководитель отдела медицинской психологии Научного центра психического здоровья: Первая сложность – законодательно у нас нет определения, что называть насилием.
«Известия»: Кто чаще подвергается насилию — взрослые или дети?
Алена Попова: Согласно данным МВД, большинство обратившихся — женщины. Но страдают и дети, и пенсионеры. Последние редко заявляют в полицию. Они почему-то ни в какие статистики не попадают. Причем с падением реальных доходов населения именно пенсионеров избивают их ближайшие родственники.Сергей Ениколопов: Можно взять только мировую статистику, поскольку у нас нет своей. В 2001 году был опубликован доклад ВОЗ по насилию, там прослеживается основная и растущая тенденция — избиение людей в возрасте. В то же время мы должны учитывать, что у нас неоднородная страна. Есть Кавказ, где не обижают пожилых людей, а есть, например, средняя полоса с большими городами, где никто никого не уважает.
Отцы и дети
«Известия»: Влияет ли домашнее насилие на психику детей? Какой процент жертв становятся пациентами психиатра?
Анна Портнова, главный внештатный детский психиатр департамента здравоохранения Москвы, руководитель отделения клинико-патогенетических проблем детской и подростковой психиатрии Национальногомедицинского исследовательского центра психиатрии инаркологии Минздрава России: Ребенок растет, развивается. Происходящее в его семье — модель мира, он учится перенимать привычки, стиль поведения, общения. Когда он подвергается насилию, он понимает, что вырастет и будет действовать так же. А если это девочка, она привыкает, что ее всегда бьют. Поэтому вполне возможно, что она в будущем выйдет замуж за человека, потенциально склонного к жестокости и насилию.
Дети, вырастая в таких условиях, становятся уязвимыми для стрессов. По статистике, у них чаще бывают тревожные расстройства, депрессия, склонность к злоупотреблениям.
«Известия»: К суицидам тоже?
Анна Портнова: Как следствие, да. Могут быть проблемы когнитивного характера — проблемы с учебой. Это целый психиатрический аккомпанемент, который сопровождает семейное насилие, поэтому тема гораздо серьезнее, чем кажется нашим законотворцам.
«Известия»: Как можно контролировать семью извне, чтобы насилия не было? Никто не знает, что происходит за закрытыми дверями.
Анна Портнова: Это самый болезненный вопрос. Соседи семьи Хачатурян слышали крики, видели жесткое обращение, друзья видели девочек в синяках. Но работала установка, что семья — это крепость, и нельзя туда лезть.
«Известия»: А сколько детей в год у нас погибает в результате насилия?
Алена Попова: По официальной статистике Следственного комитета РФ, за 2015 год раскрыто 484 убийства детей, 1645 изнасилований и более 5,3 тыс. насильственных действий сексуального характера. Всего за год от насильственных преступлений пострадало почти 12 тыс. детей. Самое дикое то, что из них 1,9 тыс. стали жертвами членов собственных семей.
«Известия»: Насилие происходит не только в неблагополучных семьях. Есть понимание, от чего это зависит?
Алена Попова: Когда я этой темой начала заниматься, ко мне домой приезжала очень обеспеченная и известная женщина, убежавшая от не менее обеспеченного мужа. Они оба вносят существенный вклад в семейный бюджет. Она пришла со сломанным носом, ключицами, гематомами. Это не редкость, некоторые случаи выходят на поверхность.
Сергей Ениколопов: Есть циклы насилия. Один из них — побил, попросил извинения, цветы. В этот момент должны вклиниваться психологи. Там возникает зависимость, как у аддиктов. А это уже пациенты наркологов.
Иерархия травли
«Известия»: В нашем менталитете не считается преступлением, когда бьют ребенка или кричат на него. Но ведь это тоже насилие.
Сергей Ениколопов: Несомненно. Это социальная проблема воспитания.
Когда ребенок видит, как хамит учитель в школе маленьким детям, он это воспринимает по логике — я маленький, но теперь знаю, что вырасту и буду хамить всем, кто ниже меня. Затем он пробует это.
Вы когда-нибудь слышали, чтобы обсуждали проблему насилия со стороны школьных учителей — не физического, а психологического? Его не обсуждают. Ни одного учителя не учат, что хамить детям нельзя. Министерство образования/просвещения выпустило какую-то методичку, как преодолеть детское насилие. Там написано, что надо воспитывать детей социально активными, компетентными. Мне бы хотелось, чтобы такими были все учителя. Но никто из них даже не знает, как определить агрессивность школьника. Тот, кто писал, точно никогда не исследовал агрессию.
«Известия»: Разрабатываются антибуллинговые программы, которые хотят в ближайшие годы запустить в школе.
Сергей Ениколопов: Они нереальные. Учителя буллинг используют как рычаг, половина из них даже не думает о том, что это травля. Я не верю во все эти программы, потому что большая часть буллей во всем мире — самые хорошие ученики, тихие, и ни один учитель на них внимания не обращает.
Когда мы им говорим, что Иванов — булль, они отвечают, что этого не может быть. Общеизвестно, что подобного Иванова жестко наказывали дома, он знает, что себя вести надо правильно.
Анна Портнова: Мне это напоминает иерархию в колонии, когда администрация закрывает глаза на насилие «паханов». Это помогает поддерживать дисциплину, с их точки зрения.
Сергей Ениколопов: Школа, тюрьма, больница и казарма — закрытые учреждения, где естественным образом выстраивается своя иерархия. Я отношусь негативно к антибуллинговым программам, потому что нужно начинать не с буллей и не с агрессии, а с того, что собой представляет иерархия в школе и как с ней жить. В каждом классе есть роли — самый умный, самая красивая, шут.
Толерантность к насилию — это когда вас бьют, а другие считают, что правильно бьют. Это скорее толерантность к отсутствию реакции. Одно дело, когда я считаю, что бьют и бьют, сам могу побить, а другое — когда прохожу мимо, не вступаюсь. Школьные учителя, к сожалению, проходят мимо. Они видят синяки.
Когда я учился во втором классе, в понедельник некоторые мои одноклассники не могли сесть за парту, потому что в субботу было родительское собрание — их выпороли. Тогда, в середине 1950-х, у школы был рычаг. Школа вела себя так, что родители начали вести себя правильно и перестали пороть детей.
«Известия»: То есть был контроль?
Сергей Ениколопов: Учителя не могли не реагировать. Сейчас же школа не занимается воспитанием.
Анна Портнова: Должна по закону об образовании.
«Известия»: Ребенок не может пойти в полицию. Как жертве заявить, что она жертва?
Сергей Ениколопов: Нужно, чтобы ребенок четко знал, как жаловаться и кому. Это должно быть в рамках ОБЖ.
«Известия»: Школьный психолог должен отслеживать такие вещи?
Сергей Ениколопов: Он ничего не сможет. В школе 900 человек, с первого по одиннадцатый класс. С каждым из них нужно разговаривать на адекватном языке. Младшие классы и старшие классы — это разные люди. Должна быть системная работа. Лучше пусть психолог займется учителями — вот самая неблагополучная группа.
«Известия»: По каким признакам учитель может определить, что ребенок является жертвой насилия, если на нем нет синяков?
Анна Портнова: Либо по синякам, либо когда ребенок пожаловался.
Сергей Ениколопов: Резкое изменение в поведении, тревожность, плаксивость, агрессивность, непонятно откуда взявшаяся. Есть параметры, по которым учитель, который знал ребенка, видит, что что-то происходит. Тогда учитель может обратиться за помощью к школьному психологу, посмотреть под микроскопом.
Чем меньше город, тем меньше буллинга. Там все друг друга знают и там более жесткий контроль. Можно пожаловаться дедушке, он переговорит с родителями. Все связаны между собой.
Криминал или нет?
«Известия»: Ситуация ухудшается, а принимается закон о декриминализации побоев.
Алена Попова: Это кошмар. Муж нанес Алене Вербе 48 ножевых ранений, закрыл полотенцем, оставил с ней малолетнего сына и ушел на работу. Ребенок пытался дозвониться папе на работу и сказать, что мама не просыпается и море крови. Рите Грачевой муж отрубил руки. Обе женщины до совершения преступлений обращались в полицию с жалобами на насилие в семье, предупреждали об этом своих мужей, а те отвечали, что это ничем не грозит, кроме штрафа в 5 тыс. рублей.
Сергей Ениколопов: Когда принимали закон о декриминализации побоев, у меня это эмоций особых не вызвало, потому что каждый может попасть в неприятную ситуацию, если шлепнул ребенка. Даже вполне приличные дети могут вспомнить, как папа или мама выдрали, когда он что-то украл, совершил негативный поступок.
Если сразу применять закон, родители в этом случае должны сидеть в тюрьме. Если смотреть, что потом произошло с этим ребенком, то он на всю жизнь запомнил, что его никогда не били, а здесь избили, потому что поступок был безобразный, что вывело родителей из себя. По закону должно быть так — второй раз ударил — его ждет наказание по всей строгости закона.
Не сама виновата
«Известия»: Какие законодательные нормы помогут изменить ситуацию?
Алена Попова: Надо принять закон о профилактике семейно-бытового насилия, дальше начать транслировать две важные мысли: надо вмешиваться в семью, если там есть признаки насилия. И надо пропагандировать еще одну мысль: «Не сама виновата». Потому что обычно первое, что слышит жертва: «Ты сама виновата».
Мы предлагаем ввести охранные ордера, которые выдаются либо полицией на месте, либо судом на срок от двух недель до нескольких месяцев. Если человек, обвиненный в насилии, считает, что его оговорили, он может его обжаловать. А если — оклеветали, для этого есть статья УК. В случае получения охранного ордера ему выносится запрет на приближение. Дистанция обговаривается в законе. При этом право собственности на жилье никто ни у кого не отчуждает.
Причем при выдаче такого ордера человек должен посещать специальные психологические курсы по работе с гневом. Эта практика доказала свою эффективность, например, в Австралии. Если человек не посещает курсы, считается, что он признается, что будет дальше применять насилие, и это приравнивается к преступлению. Мы сейчас обсуждаем спорный вопрос, кто будет регулировать дистанцию и следить за ее соблюдением.
В законопроекте дано четкое определение психологическому, экономическому, физическому и сексуальному насилию. Дано определение семьи и круга близких лиц, потому что по ним возникают вопросы. Там же у нас указаны виды насилия и как его идентифицировать. Осенью парламентарии планируют вернуться к работе над этим документом.
«Известия»: Чего еще не хватает государственной системе для профилактики насилия в семьях?
Сергей Ениколопов: У нас нет мест, куда можно отселить пострадавших от семейного насилия. В других странах этим вопросом занимается служба пробации.
Я не против ограничительных мер, но меня волнуют не столько жены, сколько дети, потому что нужно ограничивать и подходы к школе, к детскому саду.
Анна Портнова: Общественное мнение нужно менять, но это очень сложно. На него оказывают основное влияние СМИ. Когда со всех экранов идет информация об убийствах, у человека порог запрета возрастает. Он думает: «Подумаешь, шлепнул ребенка. Что такого?»
Сергей Ениколопов: Я со всем согласен, но у нас не обращают внимания на то, что можно назвать научным сопровождением всей этой проблемы. По любому другому вопросу мы начинаем сомневаться в статистике Росстата, но тут другой нет.
Нужно обратить внимание на часть, которая раньше считалась научной: исследования семейного насилия, создание методов анализа, методов выявления, чтобы не только учитель, но и школьный психолог был чем-то вооружен, как и служба защиты. Нужен инструмент для разработки мер психолого-психиатрической профилактики. Без этого бесполезно писать директивы и циркуляры.https://iz.ru/
